Что значит бальмонта русский язык

Содержание

константин бальмонт
Т.С. Петрова. Образ русского языка в творчестве К.Д. Бальмонта
Константин Бальмонт — Русский язык: Стих
Анализ стихотворения «Русский язык» Бальмонта
Что значит для К.Д. Бальмонта русский язык? Найдите ответ в тексте.
LiveInternetLiveInternet
—Рубрики
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Интересы
—Постоянные читатели
—Сообщества
—Статистика
Константин Дмитриевич Бальмонт. «Русский язык»
Что значит бальмонта русский язык
Видео

константин бальмонт

сайт исследователей жизни и творчества

Т.С. Петрова. Образ русского языка в творчестве К.Д. Бальмонта

«…Все языки, являясь откровением Божества, пожелавшего заглянуть в человеческое, прекрасны, первоисточны, самоценны, единственны, а в здешней, изношенной, бледно-солнечной части Земли, что зовётся Европой и давно забыла, как журчат подземные ключи, самый богатый, и самый могучий, и самый полногласный, конечно же, русский язык» [1, с. 348]. Так писал о своём родном языке К.Д. Бальмонт в статье «Русский язык. Воля как основа творчества», опубликованной в 1924 году в Париже. Известный не только как поэт, прозаик, литературный критик, но и как переводчик более чем с 20-и языков, Бальмонт имел основания для такого заявления. Необыкновенная филологическая одарённость Бальмонта бесспорна, хотя он не был теоретиком-лингвистом. «Я не анатом русского языка, я только любовник русской речи», – определяет он в той же статье [1, с. 349]. Чувством языка и поэтическим складом натуры прежде всего объясняется его восприятие языковой сути как духовного явления, выраженного в живом строе: в семантике слов, их взаимодейственной связи, звучании. В статье «Без русла», тоскуя по родине, он пишет: «Там везде говорят по-русски; это язык моего отца и моей матери, это язык моей няни, моей первой любви, почти всех моих Любовей, почти всех мгновений моей жизни, которые вошли в моё прошлое как неотъемлемое свойство, как основа моей личности» [1, с. 275].

Он считает, что в каждом языке есть слова, с которыми органично связан «ряд образов, исчерпывающих и выразительных» [1, с. 309]. Сущностный характер языка, по Бальмонту, проявляется уже в его звучании, отражающем внутренний склад самого народа. «Какие они длинные, тягучие, ворожащие, внушающе-певучие – исконные русские слова», – удивляется поэт [1, с. 350]. В ряду таких слов приводятся и русские, и старославянские, глубинно связанные с историей народа, с православием: «Богопочитание. Благословение. Славословие мирозданию. Междоусобица. Покаяние. Откровение. Родимый мой батюшка. Родимая матушка» [1, с. 350].

Напевность русской речи Бальмонт непосредственно соотносит с эмоциональным строем, который определяет как «мерную лиричность взнесённого чувства и умудрённого сознания» [1, с. 354]. Он убеждён в существовании органичной связи между обликом слова и пониманием его, любовью к нему («…лишь в этом лике, с детства полюбленном, может чувство принять и любить это своё добро» [1, с. 357]).

В очерке «Волга» читаем: «…скажешь “Волга” – и вот уже русское сердце плывёт в неоглядности. Что такое Волга, мы не знаем, – Волога ли она, то есть Влага, или Воля, или что ещё. Но в пяти звуках этого слова для русского чувства столько значений, внушений, воспоминаний и надежд, что сосчитать их нельзя» [1, с. 382]. В рассказе «Белый сон» представляется, как от одного только слова «в кибитке» раскрывается душа и рождается стихотворение.

«Ум и чувство, ища исхода в слове, всегда желают многогранности», – считает поэт. Именно этим определяется суть любимого им слова Воля. Особый, символический характер этого слова подчёркивается написанием с заглавной буквы и соотносится со звуковым строем: «Веющее В, долгое, как зов далёкого хора, О, ласкающее Л, в мягкости твёрдое, утверждающее Я». Выявляя два смысла этого слова («воля есть воля-хотение, и воля есть воля-свобода»), Бальмонт подчёркивает сопряжение этих смыслов в выражении творческой энергии как «основной тайны мира» [1, с. 343]. Само сотворение мира из Великой безгласности – через музыкальную, певческую стихию – представляется поэту как сотворение языка («В великий мировой час, коего минуты измеряются тысячелетиями, в разных местах свеже-красивой, желанной Земли возник один человеческий язык, и другой, непохожий, и третий, и много» [1, с. 347]).

Признавая в самом слове творящую силу, Бальмонт в целом ряде работ рассматривает звуковой строй словообраза как проявление его внутренней, смысловой энергии. Это выражается, во-первых, в звукосимволизме самого слова: «Ветер любит вольность и любит шелест, веяньем своим велит возвращаться звукам в волнообразно-повторной напевности» [1, с. 222].

Во-вторых, с этим словом на основании образных соответствий сопрягаются другие, представляя в фонетическом и смысловом соотношении единый звукообраз: «Едва слово заговорит о ветре, оно невольно играет легковейным звуком В или цепкими, шуршащими, шероховатыми звуками С, З, Ш, Щ, живописующе передающими шорохи листвы» [1, с. 223].

В доказательство Бальмонт приводит славянские пословицы и поговорки, а также стихи русских поэтов, прежде всего – Пушкина, считая, что именно Пушкин открыл в русской поэзии «закон, строящий поэтическое выражение на особой музыкальной основе» [1, с. 225]. Особенность поэтической силы образов, созданных по этому закону, в их внушающей энергии, не поддающейся рациональному восприятию. Такой образ иконичен, он не ограничивается элементарной изобразительностью. Он содержит ту ёмкость собственно выразительности, которую не передать и не воспринять по-другому, – то, что Бальмонт называет «звуковой тайной». Он пишет о строках пушкинского стихотворения «Вновь я посетил…»: «“Брегам отлогим”… Какая гордая твёрдость звука. И эта полногласная смена нот “ви-во-ве”. Тут визг ветра и ржавой части устаревшей мельницы. Тут ворот ветхий вращается, тяжёлый ворот, навой» [1, с. 225].

Бальмонт подчёркивает именно русский характер этих соответствий и одноприродность явлений мира и творчества: «Веял ветер и говорил. Слушал певец и выслушал. Выведал тайновесть – и вложил её в слова. И вот слова, перевиваясь, поют, вещая, и вложенная в их буквы звуковая повесть, повторно ведя своим веретеном, ведёт» [1, с. 224].

Своё творчество он представляет осуществлением того же процесса, воплощением тех же закономерностей: «Я смотрю в затоны моей весны, туда, где купавы, заглядываю, и нежный голос поёт.

Я – вольный ветер, я вечно вею,
Волную волны, ласкаю ивы,
В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,
Лелею травы, лелею нивы» [1, с. 225].

В поэтическом (и вообще в художественном) слове Бальмонт видит не узоры и украшения, а воплощение «величайшей гармонии русского духа» [1, с. 360].

Стихотворение 1924 года «Русский язык» представляет ряд именно иконических образов, в совокупности заключающих в себе не просто собирательный образ России, но самим звучанием создающих образ русского языка:

Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нём раздолье.
В нём клёкоты орла и волчий рык,
Напев, и звон, и ладан богомолья… [2, с. 375].

Метафорический строй стихотворения передаёт соединение в русском языке контрастных проявлений, рисует его развитие как путь, открытый новым возможностям, по сути – безграничным:

…Поняв, что речь речного серебра
Не удержать в окованном вертепе,
Пойдёшь ты в путь дорогою Петра,
Чтоб брызг морских добросить в лес и степи.

Говоря о неповторимости русского языка, Бальмонт отмечает в нём величайшую тайну, поскольку «русская душа и для русского – загадка» [1, с. 359].

В 1912 году Бальмонт писал из-за границы: «Если воистину я что-нибудь сделал для России, это не более как малость, а я хотел бы сделать для неё, я хотел бы сделать для торжества художественного русского слова в сто, в несчётность раз больше» [2, с. 19].

1. Бальмонт, К.Д. Где мой дом: Стихотворения, художественная проза, статьи, очерки, письма. М., 1992.

2. Бальмонт, К.Д. Светлый час: Стихотворения и переводы. М., 1992.

Источник

Константин Бальмонт — Русский язык: Стих

Видео:Бальмонт "Русский язык"Скачать

Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев, и звон, и ладан богомолья.

В нем воркованье голубя весной,
Взлет жаворонка к солнцу — выше, выше.
Березовая роща. Свет сквозной.
Небесный дождь, просыпанный по крыше.

Журчание подземного ключа.
Весенний луч, играющий по дверце.
В нем Та, что приняла не взмах меча,
А семь мечей в провидящее сердце.

И снова ровный гул широких вод.
Кукушка. У колодца молодицы.
Зеленый луг. Веселый хоровод.
Канун на небе. В черном — бег зарницы.

Костер бродяг за лесом, на горе,
Про Соловья-разбойника былины.
«Ау!» в лесу. Светляк в ночной поре.
В саду осеннем красный грозд рябины.

Соха и серп с звенящею косой.
Сто зим в зиме. Проворные салазки.
Бежит савраска смирною рысцой.
Летит рысак конем крылатой сказки.

Пастуший рог. Жалейка до зари.
Родимый дом. Тоска острее стали.
Здесь хорошо. А там — смотри, смотри.
Бежим. Летим. Уйдем. Туда. За дали.

Чу, рог другой. В нем бешеный разгул.
Ярит борзых и гончих доезжачий.
Баю-баю. Мой милый. Ты уснул?
Молюсь. Молись. Не вечно неудачи.

Я снаряжу тебя в далекий путь.
Из тесноты идут вразброд дороги.
Как хорошо в чужих краях вздохнуть
О нем — там, в синем — о родном пороге.

Подснежник наш всегда прорвет свой снег.
В размах грозы сцепляются зарницы.
К Царь-граду не ходил ли наш Олег?
Не звал ли в полночь нас полет Жар-птицы?

И ты пойдешь дорогой Ермака,
Пред недругом вскричишь: «Теснее, други!»
Тебя потопит льдяная река,
Но ты в века в ней выплывешь в кольчуге.

Поняв, что речь речного серебра
Не удержать в окованном вертепе,
Пойдешь ты в путь дорогою Петра,
Чтоб брызг морских добросить в лес и в степи.

Гремучим сновиденьем наяву
Ты мысль и мощь сольешь в едином хоре,
Венчая полноводную Неву
С Янтарным морем в вечном договоре.

Ты клад найдешь, которого искал,
Зальешь и запоешь умы и страны.
Не твой ли он, колдующий Байкал,
Где в озере под дном не спят вулканы?

Добросил ты свой гулкий табор-стан,
Свой говор златозвонкий, среброкрылый,
До той черты, где Тихий океан
Заворожил подсолнечные силы.

Ты вскликнул: «Пушкин!» Вот он, светлый бог,
Как радуга над нашим водоемом.
Ты в черный час вместишься в малый вздох.
Но Завтра — встанет! С молнией и громом!

Анализ стихотворения «Русский язык» Бальмонта

Константин Дмитриевич Бальмонт является одним из ярчайших представителей Серебряного века в русской литературе. «На Бальмонте – в каждом его жесте, шаге, слове – клеймо – печать – звезда поэта», — говорила о нем Марина Цветаева, знавшая его долгое время. Стихотворение «Русский язык» написано в 1924 году. В это время поэт находился в эмиграции во Франции и очень скучал по родине. Он несколько раз порывался вернуться, но так и не решился. Вместо этого он написал множество произведений, пронизанных тоской и любовью к России.

Темой данного произведения является русский язык, во всем его величии и красоте. Главная идея – передать любовь, которую автор испытывает к своему родному языку. «Язык, великолепный наш язык», — используя местоимение «наш», Бальмонт подчеркивает свою принадлежность, свою причастность к русскому языку. Он еще не раз использует этот прием: «наш Олег», «подснежник наш», «над нашим водоемом».

Логически стихотворение можно разделить на две части. В первой части Бальмонтом описывается вся красота русской природы, жизнь и звуки обычной деревни. Поэт рассказывает, какие образы у него встают перед глазами, когда он слышит звучание русского языка. Ему представляется березовая роща, жаворонки, зеленый луг, молодые девушки у колодца, крестьяне, пашущие землю и родной дом. Бальмонту слышится журчание ручья, звон колоколов, в лесу кукушка, треск костра и былины про Соловья-разбойника. Когда читаешь эти строки, действительно представляешь себе Россию, чувствуешь какую любовь пытался передать автор.

Для того, чтобы передать атмосферу, Бальмонт использует множество эпитетов: небесный дождь, весенний луч, веселый хоровод, проворные салазки. Также используется такой прием, как одушевление: бег зарницы, подснежник прорвет снег, зарницы сцепляются.

Во второй части автор обращается к русской истории. Он упоминает Олега, затем поход Ермака, Петра Великого и Пушкина. Отдельно стоит упомянуть образ Богородицы, переданный следующими строками:

В нем Та, что приняла не взмах меча,
А семь мечей в провидящее сердце.

Автор использует перекрестную рифму во всем стихотворении: язык – рык, ключа – меча, наяву – Неву. Для создание звукового «рисунка» используется эпифора: «Взлет жаворонка к солнцу — выше, выше», «Здесь хорошо. А там — смотри, смотри». Также можно проследить по всему произведению наличие ассонанса – повторения гласных [е] и [я].

Перечисляются также географические названия, названия которых значат много для любого русского человека, в том числе и для Бальмонта, вынужденного покинуть свою родину и воспевать ее красоты из чужой земли. Они звучат словно заклинания, возрождая в памяти великолепные по красоте картины русской природы.

Источник

Что значит для К.Д. Бальмонта русский язык? Найдите ответ в тексте.

Что значит для К.Д. Бальмонта русский язык? Найдите ответ в тексте. Допишите предложение. Русский язык для поэта — этобылины, колыбельные песни, подвиги вещего Олега, полёт Жар-птицы, _____

Видео:Русский язык —Константин Бальмонт —Русская Поэзия— читает Павел Беседин Скачать

Русский язык для поэта — это былины, колыбельные песни, подвиги вещего Олега, полет Жар-птицы,
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев и звон и ладан богомолья.
В нем воркованье голубя весной,
Взлет жаворонка к солнцу — выше, выше.
Березовая роша. Свет сквозной.
Небесный дождь, просыпанный по крыше.
Журчание подземного ключа.
Весенний луч, играющий по дверце.
В нем Та, что приняла не взмах меча,
А семь мечей — в провидящее сердце.
И снова ровный гул широких вод.
Кукушка. У колодца молодицы.
Зеленый луг. Веселый хоровод.
Канун на небе. В черном — бег зарницы.
Костер бродяг за лесом, на горе,
Про Соловья-разбойника былины.
«Ау?» в лесу. Светляк в ночной поре.
В саду осеннем красный грозд рябины.
Соха и серп с звенящею косой.
Сто зим в зиме. Проворные салазки.
Бежит савраска смирною рысцой.
Летит рысак конем крылатой сказки.
Пастуший рог. Жалейка до зари.
Родимый дом. Тоска острее стали.
Здесь хорошо. А там — смотри, смотри.
Бежим. Летим. Уйдем. Туда. За дали.
Чу, рог другой. В нем бешеный разгул.
Ярит борзых и гончих доезжачий.
Баю-баю. Мой милый! Ты уснул?
Молюсь. Молись. Нс вечно неудачи.
Я снаряжу тебя в далекий путь.
Из тесноты идут вразброд дороги.
Как хорошо в чужих краях вздохнуть О нем — там, в синем — о родном пороге.
Подснежник наш всегда прорвет свой снег.
В размах грозы сцепляются зарницы.
К Царьграду не ходил ли наш Олег?
Не звал ли в полночь нас полет Жар-птицы?
И ты пойдешь дорогой Ермака,
Пред недругом вскричишь: «Теснее, други!»
Тебя потопит льдяная река,
Но ты в века в ней выплывешь в кольчуге.
Поняв, что речь речною серебра Не удержать в окованном вертепе,
Пойдешь ты в путь дорогою Петра,
Чтоб брызг морских добросить в лес и в степи.
Гремучим сновиденьем наяву
Ты мысль и мощь сольешь в едином хоре.
Венчая полноводную Неву С Янтарным морем в вечном договоре.
Ты клад найдешь, которого искал,
Зальешь и запоешь умы и страны.
Не твой ли он, колдующий Байкал,
Где в озере под дном не спят вулканы?
Добросил ты свой гулкий табор-стан.
Свой говор златозвонкий, среброкрылый —
До той черты, где Тихий океан Заворожил подсолнечные силы.
Ты вскликнул: «Пушкин!» Вот он, светлый бог,
Как радуга над нашим водоемом.
Ты в черный час вместишься в малый вздох.
Но Завтра — встанет! С молнией и громом!

Источник

LiveInternetLiveInternet

—Рубрики

—Поиск по дневнику

—Подписка по e-mail

—Интересы

—Постоянные читатели

—Сообщества

—Статистика

Константин Дмитриевич Бальмонт. «Русский язык»

Константин Дмитриевич Бальмонт

Знаковое для творчества К. Д. Бальмонта стихотворение «Русский язык» написано 3 июля 1924 года в Шатэлейоне во Франции. Однако впечатления, которые легли в его основу, были собраны задолго до этого. Еще в феврале-июне 1916 года Константин Дмитриевич совершил большое путешествие по Сибири. Чувства, бережно хранимые поэтом, дали пищу для многих произведений, вошедших впоследствии в сборник «Голубая подкова. Стихи о Сибири» (1934). Именно здесь впервые появляется новая сущность в творчестве Бальмонта – русский язык как полноценный герой стихотворений.

В произведении Бальмонт выступает как рассказчик. Поэт знакомит читателя со своим героем и последовательно раскрывает его черты. На протяжении шестнадцати строф-четверостиший образ русского языка наполняется звуками, красками и обрастает плотью. Такой подход неслучаен – для поэта родной язык уже не является простым набором слов. Это полноценное существо, душа целого народа, которая объединяет русских людей во всем мире.

Поэтому стихотворение начинается с восхваления русского языка. Бросается в глаза местоимение «наш». Автор сразу показывает свое отношение, словно поднимая язык как знамя в стремлении сплотить всех под ним. Это слово еще не раз встретится читателю в разных формах – «наш Олег», «подснежник наш», «над нашим водоемом».

Композиционно стихотворение можно разделить на две части. В первую входят строфы с первой по восьмую. В этих четверостишиях собраны символы, в которых русский язык раскрывается как целостный образ. Поскольку для поэта речь и Родина – идентичные понятия, то все, что представляет образ родной земли, входит и в язык. Все эти картины, от которых пробуждается душа:

В нем воркованье голубя весной,
Взлет жаворонка к Солнцу выше, выше.
Березовая роща, свет сквозной.
напоминают автору о родной речи.

Видео:К. Бальмонт. Русский язык - чит. Александр Водяной Скачать

Отдельно следует упомянуть яркий образ Богородицы, заключенный в следующих строках:

В нем Та, что приняла не взмах меча,
А семь мечей в провидящее сердце.

В нем можно увидеть сразу несколько символов: и светлый лик Божьей Матери, и образ самой Святой Руси, и намек на строчки стихотворения Марины Цветаевой «Семь мечей пронзили сердце…» (1918). Все эти образы для автора – драгоценность, которую он бережно хранит и воспевает в своем творчестве.

Турне поэта по русской земле началось на Украине и закончилось на Дальнем Востоке. Константин Дмитриевич проехал через Томск, посетил Байкал, добрался до Владивостока. Этот путь легко проследить в стихотворении «Русский язык». Вторая часть произведения повторяет маршрут поэта. Она начинается словами:

Я снаряжу тебя в далекий путь.
Из тесноты идут вразброд дороги.

В этих строфах наряду с описанием красот родных просторов автор упоминает великих людей, которые сделали много для России и русского языка, а потому навечно остались в народной памяти. Рассказчик здесь предстает как бесплотный дух, который перелетает из одного времени в другое, стремительно проносится над горами, реками и равнинами.

Бальмонт начинает повествование с легенды об Олеге и его походе на Царь-град, ведь именно с этого момента началось восхождение Руси к подлинному величию и единству.

Следующая веха – поход Ермака, присоединивший огромные сибирские просторы. Автор сравнивает неуязвимость родного языка с этим историческим персонажем, который хоть и погиб героически, но не умер в сердцах.

Автор не просто перечисляет географические названия. Они звучат словно заклинания, возрождая в памяти великолепные по красоте картины русской природы. Нужно помнить, что в годы написания этого стихотворения Бальмонт находился в тяжелой для него эмиграции. Поэтому погружение в русский язык служило ему отдушиной, возможностью хотя бы ненадолго вернуться домой. «Как хорошо в чужих краях вздохнуть о нем», признается поэт.

Источник

Приветствую тебя, старинный крепкий стих,
Не мною созданный, но мною расцвеченный,
Весь переплавленный огнем души влюбленной,
Обрызганный росой и пеной волн морских.

Ты в россыпи цветов горишь, внезапно тих.
Мгновенно мчишься вдаль метелью разъяренной.
И снова всходишь в высь размерною колонной,
Полдневный обелиск, псалом сердец людских.

Ты полон прихотей лесного аромата,
Весенних щебетов и сговора зарниц.
Мной пересозданный, ты весь из крыльев птиц.

И рифма, завязь грез, в тебе рукой не смята.
От Фета к Пушкину сверкни путем возврата
И брызни в даль времен дорогой огневиц.

Я видел много чаровниц,
Со мной гадавших о грядущем.
Я по густым скитался пущам.
Взглянул на много чуждых лиц
В глуши неведомых станиц.

Смотря украдкой из бойниц,
В боях участвовал я разных.
Я медлил в россыпях алмазных.
Я с тем же сердцем падал ниц
В огнях враждующих божниц.

Я слушал шепоты черниц,
Уважил все чужие храмы,
Все голубые фимиамы.
И птицей, выше верениц,
Рассек преграды всех границ.

Но, слыша острый свист синиц,
Всегда лечу душой в родное.
Я вновь не в осени, а в зное.
И внемлю песне молодиц
Над мглой серебряных криниц.

Я знаю, что таинственная дверца
Из смерти в жизнь, из тьмы до бытия,
Есть правда растворившегося Я.

Понять, что верно в лике иноверца.
Пронзить свое пылающее сердце.
Вскричать, чужую боль приняв: «Моя!»

Ползет ли предо мной змея,
Я пеньем ворожу над нею,
И в колдованьи цепенею.
Свою отраву затая,
Она как тень. Она моя.

Ум и чувство, ища исхода в слове, всегда желают многогранности. Смотря в зеркало народной речи, легко противопоставлять одну пословицу другой, оспаривать одну поговорку другою. И однако же. Народная речь именно о пословице говорит пословицами. Пословица недаром молвится. Пословица плодуща и живуща. От пословицы не уйдешь. Пословица не судима. Это именно так, и когда поэт глубоко чувствует, у него возникает стих, близящийся к такому или к сродному словесному лику. Личное воспоминание встает во мне сейчас. Ночью 12 декабря 1917 года я был в Москве. Шел снег за окном, было вьюжно, я осматривал умственным оком все, что пережила за истекший год Россия, что пережил, в частности, я сам, и писал поэму «Воздушный остров». Мне вспоминается одна строфа из нее:

Не сдержать травинке ветра в поле,
Не удержит бурю малый цвет.
Мы в неволе видим сон о воле,
Но на воле в вольном воли нет.

Конечно, когда я писал свою поэму, я был далек от помышления о каких-либо пословицах и поговорках. В эту жуткую зимнюю ночь в декабрьской Москве, все еще бессильной понять целиком, что октябрь свершился, я, так же как тысячи, как десятки тысяч людей родственного духовного склада, переживал в душе крестную муку, и она частично вырвалась через эти, повторенные многими, строки:

Видео:Бальмонт К.Д. "Русский язык"Скачать

Мы в неволе видим сон о воле,
Но на воле в вольном воли нет.

Вчера я растворил темницу
Воздушной пленницы моей:
Я рощам возвратил певицу,
Я возвратил свободу ей.

Она исчезла, утопая
В сияньи голубого дня,
И так запела, улетая,
Как бы молилась за меня.
(Туманский)

Любовно приникая к многоликой иконе бытия, Аксаков говорит, как родной брат индуса, которому любы все живые существа: «На ветвях деревьев, в чаще зеленых листьев и вообще в лесу живут пестрые, красивые, разноголосые, бесконечно разнообразные породы птиц: токуют глухие и простые тетерева, пищат рябчики, хрипят на тягах вальдшнепы, воркуют, каждая по-своему, все породы диких голубей, взвизгивают и чокают дрозды, заунывно, мелодически перекликиваются иволги, стонут рябые кукушки, постукивают, долбя деревья, разноперые дятлы, трубят желны, трещат сойки, свиристели, лесные жаворонки, дубоноски, и все многочисленное, крылатое, мелкое певчее племя наполняет воздух разными голосами и оживляет тишину лесов; на сучьях и в дуплах деревьев птицы вьют свои гнезда и выводят детей; для той же цели поселяются в дуплах куницы и белки, враждебные птицам, и шумные рои диких пчел» (253).

От существ, чья сущность крылья и голос, к существам безгласным. Любовная рыбья пляска. Многоликое сонмище золотистых, а чаще серебряных водных существ, научивших первичного человека радости плавать в лодке. От самой маленькой рыбки верховодки, едва в вершок, до ненасытимых исполинских двухпудовых щук. Таинственный ход рыбы, станицами, в водополье, против течения, против водопадной быстрины, а когда вода дрогнет, то есть пойдет на убыль, такой же стремительный ход назад. Мир существ, настолько враждебных звуку, что стоит, находясь на берегу, сказать слово, шепнуть, и рыба уходит в глубину. Существа, настолько страдающие от резкого звука, что, когда под прозрачным льдом рыба стоит и спит в холодной воде близко ото льда, рыбак ударяет в этом месте обухом топора об лед, рыба, оглушенная звуком, впадает в обморочное состояние и, как мертвая, перевертывается вверх животом, лед разрубают и рыбу берут руками. Недаром говорится: «Нем как рыба». Но действительно ли рыба лишена голоса? Разве есть что-нибудь в мире, что не обращалось бы к вниманию с той или иною речью? Рыба немая и, однако, сказала влюбленному поэту: «Зови свою милую рыбкой». И разве не рыбий хвост у русалок, а ночью они поют:

Любо нам порой ночною
Дно речное покидать,
Любо вольной головою
Высь речную разрезать.
Что, сестрицы, в поле чистом
Не догнать ли их скорей?
Плеском, хохотом и свистом
Не пугнуть ли их коней?
(Пушкин)

Первое человеческое слово было пропето. Оно родилось из восторга, из страха, из страсти, из своеволия. Мир есть воля, мир есть страсть, и мир есть мысль. Так решила, братская нам, древняя Индия. Так оно и есть и пребудет. Из своеволия, страха и восторга пропелось первое наше слово, наяву приснившееся первому нашему предку, который достоин называться человеком.

Тот предок был такой же, как гиббон,
Но не гиббон, а брат гиббона сводный,
Средь обезьян властитель благородный,
Взлюбивший в ветках тихий листозвон.

К ветрам любил прислушиваться он,
К журчанью птиц, к игре волны свободной,
Во всем искал он цепи звуков, сходной
С тем, что ему привиделось как сон.

Он первый поднял голову высоко
И беспричинно так ее держал.
Вверху был круг, велик, лучист и ал.

Как исполина огненное око.
Он вдруг запел, себя пугаясь сам.
Так звук Земли раскрылся Небесам.

Если, говоря о тайне, исходить из простого размышления и пытаться построить правдоподобные или очевидные доказательства, можно сказать следующее. Дитя человека, ребенок, хранит в своем теле и в проявлениях своей телесно-духовной жизни множество указаний на потерявшегося в незапамятном прошлом человека, который не был похож на теперешнего. Близок ли был тот незапамятно-далекий наш предок более всего к зверю, птице, рыбе, змее, червю, к демону или к ангелу, об этом говорить, в порядке правдоподобных или очевидных доказательств, пожалуй, не стоит. Но что ребенок весьма многим напоминает и указует наше дальнее дикое прошлое, это слишком очевидно. Какой же издает он первый звук, рождаясь? Вопль, вскрик. Первый звук нашего многозвучия есть крик. К какому же строю звучания ближе этот крик? К говоримому слову или к сорвавшемуся с правильной своей основы пению? Конечно, крик ближе к пению, нежели к говоримому слову. А когда по истечении нескольких месяцев ребенок начинает произносить отдельные слоги, еще не соединяя их ни в слова, ни в связь слов и еще не связуя их с определенными представлениями, когда он впервые произносит эти радующие мать и няню ма, на, да, разве он их говорит? Он их поет, он произносит их всегда напевно.

И наконец. Я полагаю, что все произошло из жажды музыки. Разве наша Земля, столь изумительная, несмотря на наше человеческое, не есть псалом к Вечности, стих, пропетый в воздухе Огнем и Водой?

Метальный, звонкий, самогудный,
Разгульный, меткий наш язык.
(Языков)

Я знаю, что сожженный в старой Москве выходец из Германии Квирин Кульман, мечтатель, потерявший рассудок над богомудрствованиями Бёме, думал так же высоко о языке немецком, как я о русском. Немцу так и полагается. С простосердечием трогательным он говорит: «Мы убедились, что на основании глубокомысленных соображений ученейшие люди передавали высшие создания мысли на родном языке: греки писали по-гречески, римляне по-латыни, евреи по-еврейски, а мавры по-арабски, потому что они, по природе, лучше понимали свой язык, нежели чужой». Но, прибавляет он, «немецкий язык в самом деле язык божественный, слова его удивительны, величие невыразимо, разнообразные изменения слов бесконечны. Сравнивать его с другими иностранными языками кажется неразумным: он согласен только с самим собою» (Тихонравов Н.С. Т. 2. Москва, 1898). Сравнивать, быть может, ничто ни с чем не нужно, но можно сопоставлять. Меня по-своему трогает этот простодушный бред сожженного ни за что мечтателя. Мне ближе слова отличного французского рассказчика и одного из первых ознакомителей Франции с Россией, Проспера Мериме: «Русский язык, который, насколько я могу о нем судить, есть самый богатый из языков Европы, создан, по-видимому, для выражения оттенков наитончайших. Одаренный удивительной сжатостью, которая соединяется с ясностью, он такой, что ему довольно одного слова, чтобы сочетать несколько мыслей, которые на другом языке требовали бы целых фраз. Французский язык, усиленный греческим и латинским, призвав к себе на помощь все свои областные наречия Севера и Юга, язык Рабле, наконец, только он один может дать представление об этой гибкости и этой силе выразительности. Легко понять, что инструмент столь чудесный оказывает значительное влияние на талант писателя, который чувствует себя способным владеть им искусно. Он необходимо услаждается живописностью своих выражений» (Prosper Merimee. Nouvelles. Paris, 1866. P. 315).

Пожалуй, не читал ли Мериме первую «Российскую грамматику» Ломоносова?

Мы пожалуй и простые,
Если истина проста,
Если волны золотые
Есть простая красота.
Мы пожалуй неучены,
Да на что ж ученость нам,
Если сердце слышит звоны,
Что проходят по цветам.

Восходила туча сильна грозная,
Выпадала книга Голубиная,
И не малая, не великая,

Долины книга сороку сажен,
Поперечены двадцати сажен.
По той книге по божественной
Соходилися, соезжалися.
(Стих о Голубиной книге)

Это любопытно рассмотреть в подробности и прежде всего точно понять условные определительные выражения, которые я хотел бы установить.

Короткий слог и долгий. Ямб.

Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
(Пушкин)

Стих выразительный, живописный, я сказал бы, сабельный, ударный. Весь явный и завершенный, совсем не таинственный. Долгий слог и короткий. Хорей.

Стих гораздо более выразительный и включающий в себя таинственность. В нем есть пляска, в зависимости от чтения торжественная или буйная. Слог с ударением, за которым следует слог без ударения, отвечает великорусской наклонности к полногласию. Конец стиха не сжат.

Видео:Константин Бальмонт - Русский язык Скачать

Короткий, долгий и короткий. Амфибрахий.

По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах.
(Лермонтов)

Пленительный размер, в нем есть качанье старинного вальса и морской волны. Ударный слог, предводимый и сопровождаемый неударными, движется так мягко, что очаровывает плавностью.

Короткий, короткий и долгий. Анапест.

И схоронят в сырую могилу,
Как пройдешь ты тяжелый свой путь.
(Некрасов)

Размер, полный угрюмой выразительности, тяжелого и рассчитанного удара. Стих, как рука с мечом, которая медленно приподнимается, замахивается и сражает. Обратный лик дактиля, обратный ток чувства.

Долгий, короткий и короткий. Дактиль.

Ночка сегодня морозная, ясная.
В горе стоит над рекой
Русская девица, девица красная
Щупает прорубь ногой.
(Некрасов)

Трехслоговая замедленность. Размер самый таинственный. Стих глянет на тебя, и кажется, что он посмотрел на душу полным взором, и в полвзора, и в четверть взора. Песня спелась, еще не хочет конца, и еще поется, и все не хочет конца, и допевается. Русский дух, полюбивший в веках широкое пространство, своей географией так спутавший свою историю, любящий найденную новую целину, и вот уже тянущийся к новой, что подальше, и еще к новой, должен был полюбить в своей речи дактилическую напевность, трехслоговую замедленность.

Несколько примеров из первоистоков нашего общего самоцветного богатства устранят призрак голословности. Вольга, он же Олег, он же вещий оборотень, Волх Всеславич, умевший для завладения миром принимать лик и льва, и орла, и могучей щуки, пропет былиной.

Закатилось красное солнышко
За горушки высокие, за моря широкие,
Рассаждались звезды частые по светлу небу.

Тридцать молодцов без единого,
Сам Вольга был во тридцатыих.
«Дружина, скаже, моя добрая, хоробрая.
Слушайте большого братца, атамана-то. «

Тридцатыих и атамана-то здесь более чем выразительны. Песня, для достижения трехслоговой замедленности, изменяет обычное словопроизношение.

Сидит в келье монах, и зовут его старым именем Нестор, медленно он выводит буквы, записывая повесть Руси рукою, привыкшей истово креститься, и не столько он являет светлое зеркало минувшего, сколько ткет паутины и затенения, но сквозь синюю мглу ладанного воздуха, через поблескиванья церковной позолоты, через слюдяное оконце засматривая, вижу я и слышу, что и здесь ворожит понравившаяся мне с детства трехслоговая замедленность родной моей речи, сменяемая замедленностью двухслоговой: «Изгнаша Варяги за море, и не даша им дани, и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и вста род на род, и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся. И мужи его (Олега) по Русскому закону кляшася оружьем своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьем богом, и утвердиша мир. и повеси щит свой в вратех показуа победу, поиде от Царяграда».

Из другого монастыря, Бог весть зачем туда попавшая, не в монастыре пропетая, из рук монастырского отшельника в руки царского сановника переданная, запись-песня, сгоревшая в великом пожаре Москвы и все же сохранившаяся, песня, повитая под трубами, концом копия воскормленная, под шеломом взлелеянная, полная ржанья коней, орлиного клекота, ворчания волков и лисиц, оскалившихся на червленые щиты, вся сияя кровавыми зорями и синими молниями, вся овеянная бранным серебром и белыми хоругвями, шумит и звенит издалече эта песня перед зорями. «Слово о полку Игореве», наша песня, наших дней, и Гзак бежит серым волком, а Кончак ему след правит к Дону великому. О, Русская земля, ты уже за холмами, за холмом, за шеломенем. И плачет Ярославна: «О, ветре, ветрило! чему, господине, насильно вееши?»

Мне радостно, однако, вспомнить сейчас из простого курса лекций по истории русского языка, слова А.И. Соболевского о доисторическом бытии звука ѣ, как краткого закрытого о, близкого к у, о бытии звукаѣ, как краткого закрытого е, близкого к и, об историческом разнозвучии звуков ѣ и е, настолько явном, что «в нотных кондакарях, где буквы в словах повторяются согласно тому, как они должны были повторяться или протягиваться в пении, мы находим такие написания, как грѢхов» (Лекции. Киев, 1888. С. 40). Мне радостно также сообщить чрезвычайной ценности наблюдение, о котором сказал мне один ученый-языковед, перед глазами коего прошло достаточно живых примеров. Языковед сообщает, что иностранцы, изучающие русский язык под его наблюдением, изучают его медленно, если изучение опирается на новое правописание, изучение идет гораздо успешнее при пользовании правописанием старым, и в этом последнем случае чужеземцы быстро разбираются в самом родословном древе русского языка, а не только преуспевают в попугайном его запоминании. Полагаю, что, естественно, будет убежденным врагом новой безграмотной грамоты всякий, кто любит слова как живые существа.

Изменчивого Е расцвет и скрепа,
Лицо в лицо, глядит на честных Ѣ.
Того лишь варвар не сумел понять.

Взамен θ два круга Ф нелепо.
I с точкой, тонкий жезлик, наконец,
Двойною палкой пишет лишь слепец.

Говоря о русском языке, его разуме, выражающемся в мудро-красивом строительстве, я невольно коснулся и его безумных состояний, выражающихся в распаде. Очистимся от скверны и припомним благоговейную молитву, которую перед смертью на чужбине, истосковавшись в безлюбье, написал Тургенев.

Говоря о русском языке, я еще не ответил на два вопроса, которые сам себе поставил в своем рассуждении: Кто из русских писателей самый русский и как возникает стих?

А как возникает стих, как куется этот золотой обруч, связующий обрученьем и святым венчаньем воленье души с таинством мира и других душ, об этом сказал почти на все вопросы отвечающий Пушкин. В указанном уже очерке он говорит: «Поэзия бывает исключительно страстью немногих, родившихся поэтами: она объемлет и поглощает все наблюдения, все усилия, все впечатления их жизни».

В пенье мы равны все,
Нет преимуществ меж птиц.
Чу! коростель в овсе,
Жаворонок, радость денниц.

Поет соловей, поет
Так, что он всеми воспет.
Но им не окончился счет,
И много в мире примет.

Разве без ласточки мы
Можем любить весну?
Разве в безгласье зимы
Не будит снегирь тишину?

Видео:"Язык, великолепный наш язык" - Константин Бальмонт (читает Ангелина Галяшина)Скачать